Работы автора

В стихотворениях И.А. Бунина «Две радуги» и «Радуга» сакральное и ценности, его обозначающие, возникают как проявление «библейской памяти» и «литургического воспоминания» писателя. Первый источник: «Я полагаю радугу Мою в облаке, чтобы она была знамением вечного завета между Мною и между землею» (Библия). Второй источник – молитва бунинского детства «Свете Тихий». Соотнесение «закатного света» субъекта переживания с вечной радостью литургического песнопения «Свете Тихий» вскрывает глубинный пласт авторской таящейся надежды быть подобным, «претвориться», или, если иметь в виду призвание «Света Тихого», «совоскреснуть». Сам человек, «Исполненный Господней благодати», становится «местом» завета. Стихотворения Бунина о радуге как о знамении завета есть высказывание, воплощающее связь с «онтологией» восприятия и толкования «знаков» Божественного присутствия «здесь и сейчас». Стихотворения есть отражение особой сферы духовного мировосприятия человека, выражение глубин и высот национального самосознания, не порвавшего еще с опытом религиозного переживания и нашедшего осуществление в «оздоровительной» художественной форме (в духовной лирике). Освобождение же человека от «предрассудков» сакрального, по словам К.Г. Юнга, открывает ему ворота в «преисподнюю» подсознательного, ставит его под власть психического «ада», откуда он возвращается «упраздненным» и упраздняющим «знаком».

Исследователи жизни и творчества И.А. Бунина сталкиваются с очевидным парадоксом: писатель, влюбленный в индийскую культуру, никогда не был в Индии, но колоритные образы, религиозно-философские настроения, антропологические и историософские идеи, связанные с древнейшей цивилизацией, нашли отражение в его произведениях. В статье рассматриваются особенности формирования «индийского кода» в творчестве Бунина, той художественной аксиологии, которая определила концептуализацию литературного материала.
Первые впечатления Бунина от созерцания Индийского океана и Цейлона библейски, религиозно окрашиваются: сопрягаются с впечатлениями от «священных текстов», где мир ценностно и иерархически центрируется Богом в пространстве Рая. Именно в этом пространстве – в месте Творения – психоментально оказался Бунин, и «индийский код» формируется в соединении природного и священного, личностного и сакрального, – как особая мера, определившая доминантное отношение писателя к миру в категориях «жизненной родственности» и «вселенской отзывчивости», в образах «единоутробного братства», «колыбели человечества» и духовно-культурного родства с прародиной.
«Индийский парадокс» Бунина выявляет тот духовно-культурный потенциал русского национального самосознания, который позволяет существенно скорректировать европоцентристскую модель мировидения и миропостроения и естественно может быть востребован в решении антропологических и цивилизационных проблем современного общества.

В статье дается обоснование необходимости концептуализации «темной» природы человека, как она представлена в романе Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» и в рассказе И.А. Бунина «Петлистые уши». Утверждая истину в Боге, писатели выявляли и «сумрачное» в человеке. Достоевский словами Раскольникова о праве «необыкновенных» «по закону природы» на убийство, а Бунин подробным описанием «прирожденного преступника» намечают другой - не библейский - образ «венца Творения». Предмет первой статьи - слова Раскольникова о праве на преступление. Они рассматриваются в свете философских и религиозных источников: показывается, как в европейской науке формировались устойчивые предпосылки для зарождения «раскольниковских» взглядов, осмысливаются в сопряжении с этим сюжетные мотивы «шестого дня» творения, «второго» творения из «ничто», «возвращения» Каина. Достоевский, оставаясь «со Христом» в объяснении человека, не упрощает свое понимание антропологической проблемы: есть не только «те люди», наполняющие историю злодеяниями, но и тот Каин, который всегда возвращается в «злочестии» «злочестивого племени» и возвращается, может быть, в «нас самих». Достоевский ведет-обращает человека к «шестому дню» Творения («апофатизм вспять»), освещает его путь как любовью Христа, так и разноценностным опытом и знанием человечества. Для Достоевского антропологический вопрос остается открытым: но не в свете веры («мне лучше хотелось бы оставаться со Христом»), а по причине исторических фактов и современного понимания человека, представшего в новых концепциях «расщепленным», таким, каким он описан в статье Раскольникова. Актуализация онто-антропологической проблематики романа открывает возможность оценить «Преступление и наказание» словами апостола Павла: «<…> описано в наставление нам, достигшим последних веков».

В статье рассматривается «тезис» маргинальной антропологии, как он был обозначен Ф.М. Достоевским в романе «Преступление и наказание» и творчески переосмыслен И.А. Буниным в рассказе «Петлистые уши» под влиянием достижений итальянской школы уголовного права: «по закону природы» люди делятся на обыкновенных и «прирожденных преступников», - последних можно даже узнать по атавистическим «клеймам» и/или «печати» Каина. У Достоевского и у Бунина изображение «необыкновенного человека» по-разному концептуализировано. Достоевский, ставя перед собой задачу показать преображающее действие «закона Христа» внутри отдельной человеческой личности, все же маргинальную антропную реальность до конца не развенчивает, оставляет ее «на свободе», «на улице», - в общественном пространстве, тем самым потенциально «позволяет» ей осуществиться: она может найти (как в «Мертвом доме») свое практическое и историческое подтверждение в преступниках «по природе своей». Бунин же без сомнений и оговорок выводит в рассказе «опасную реальность» - «прирожденного преступника», наделяя его характерными, узнаваемыми в свете криминальной антропологии признаками, «стигматами»: его появление в исторической жизни обусловлено не социальными обстоятельствами (как утверждают исследователи), а действием законов атавизма. В отличие от Достоевского Бунин ведет своего героя не к обновлению и преображению, а сюжетно отпускает «прирожденного преступника» на свободу, оставляет его без наказания. С другой стороны, выявление в произведениях Достоевского и Бунина «ветхозаветного кода», связанного с «комплексом Каина», позволяет актуализировать эсхатологический мотив «второго» творения: исторически акт «второго» творения не завершен, культура вновь и вновь стремится поправить онто-антропологический результат «шестого дня», потому что Каин в род человеческий снова и снова возвращается, а может быть, из него никуда и «не уходил». В целом нужно говорить не только о полемике Бунина с Достоевским, но и о детальной проработке острой антропологической проблемы, которая волновала обоих писателей, стремившихся разгадать тайну человека, иерархически соотнесенную с Богом и с разного рода возникающими эволюционными и социальными антропными «примесями».