ВЕСТНИК РГГУ. СЕРИЯ «ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ. ЯЗЫКОЗНАНИЕ. КУЛЬТУРОЛОГИЯ»

В статье рассматриваются пространственно-временные координаты повествования в пяти древнеанглийских житиях: девы мученицы Юлианы (аллитерационная поэма Кюневульфа, VIII–IX вв.), дев-мучениц Агаты и Агнес (проза Эльфрика Грамматика, конец X в.), жития святого епископа Николая Мирликийского и отшельника-аскета Эгидия (анонимная проза XI в.). Выделяется три вида координат, которые определяют жанровую специфику произведения: мир земной, мир сакральный (библейский) и мир трансцендентный. В житии святого епископа земной план превалирует над двумя другими, что отвечает характеру его деятельности и власти. В рассказе о жизни отшельника-аскета значительное место занимает отсылка к библейским, особенно евангельским событиям (прообразующим поступки святого), а также его контакты с миром трансцендентным. В житиях дев-мучениц трансцендентный мир выдвигается на первый план, в то время как земные координаты сведены к минимуму, а библейские аллюзии выполняют назидательную роль. В поэтическом житии девы-мученицы Юлианы заметно влияние германской мифоэпической традиции, которое проявляется в эпизации и гиперболизации описаний благодаря использованию героико-эпических мотивов и фразеологии.

Исландские генеалогии, дошедшие до нас в средневековых нарративных источниках (в первую очередь в родовых сагах и в «Книге о занятии земли») имеют формализованную структуру. В текстах они представлены в виде поколенных росписей. Однолинейных (только нисходящих или восходящих) генеалогических перечней в источниках крайне мало, в большинстве случаев в них учитываются родственники как по мужской, так и по женской линии. Порядок перехода с одной генеалогической линии на другую в поколенных росписях был достаточно строго регламентирован, для описания смены счета родства использовались различные глаголы (heita, vera и eiga в pret.). В результате проведенного анализа видно, что с помощью глагола heita обозначались люди, как правило, жившие на момент действия сагового сюжета (или – для «Книги о занятии земли» – заселения острова), поскольку они так или иначе принимали участие в его развитии; а жившие ранее описываемых в саге событий обозначались при помощи глагола vera. Следовательно, эти два глагола можно использовать в качестве дополнительных хрономаркеров для уточнения как времени фиксации поколенных росписей, так и времени действия в сагах.

Статья посвящена проблеме жанровой классификации древнеисландской саги. Сага представляет собой уникальный жанр словесности и распадается на несколько видов, или под-жанров, которые исследователями определяются по-разному. Преимущественно используется традиционная схема, основанная на тематико-хронологическом принципе, выделяющая «королевские саги», посвященные истории Норвегии с древнейших времен до конца XIII в.; «родовые саги», описывающие историю исландских родов с момента заселения Исландии в конце IX в.; «саги о древних временах», повествующие о событиях в Скандинавии до конца IX в.; «саги о епископах», т. е. жизнеописания исландских епископов; комплекс саг о событиях в Исландии в XII–XIII вв. «Сага о Стурлунгах», а также «рыцарские саги», представляющие собой прозаические пересказы рыцарских романов, и аналогичные им собственно скандинавские саги; жизнеописания святых; переводы исторической и псевдоисторической литературы. Параллельно существует деление саг на «саги о современности», «саги о прошлом» и «саги о древности». С конца прошлого века саговеды активно привлекают к обсуждению жанровых особенностей саг сформулированную М. М. Бахтиным теорию «хронотопа» – единства временны́х и пространственных отношений, отразившегося в литературе. На примере «саг о древних временах», и в частности «Саги об Ингваре Путешественнике», в статье показано, что одного хронотопа для создания классификации саговых под-жанров недостаточно, что саги по своей внутренней организации гораздо сложнее, а их отличительной чертой является «гибридность» – соединение в каждой отдельной саге характерных черт под-жанров традиционной классификации.

Понятие физического пространства как абстрактной протяженности несвойственно менталитету древних исландцев и, соответственно, не было вербализовано и концептуализировано. Все лексемы, связанные с пространством, характеризуют его как ограниченное и обязательно обитаемое: heimr – «мир (один из многих), некая область как место обитания», и rúm – «пространство, занимаемое кем- или чем-либо; помещение, сидение и т. п.». Более конкретны обозначения определенного участка пространства: land («земля») и staðr («место»). В восприятии этих локальных пространств особенно важна была их соотнесенность с человеком. Понятие границы было связано с маркированием земельных владений, в том числе государственных, и выражалось большим количеством слов: mörk (также «[пограничный] лес»), landamæri, landamörk, endimörk (крайний), vébönd (кн.); за границей útland, útan, á útleið. Размеры локальных пространств, их протяженность (lengð, fjarlængð, vegalengð «длина, расстояние»), расстояния между конкретными объектами определялись днями пути, т. е. расстояние измерялось «человеческим фактором». Таким образом, пространство мыслилось как антропоцентрическое. Знакомство с пространством сопровождалось его доместикацией, которая осуществлялась на нескольких уровнях. Наиболее действенным способом «присвоения» пространства было наделение именем его самого и находящихся в нем объектов. В доместицированном, «своем» пространстве доминировали собственные, древнескандинавские наименования, в пространстве «чужом» – транслитерация местной номенклатуры. Особенно отчетливо топонимическая доместикация проявляется в скандинавской топонимии Восточной Европы. Локальное пространство структурировалось выделением центра власти и периферии (оппозиция inni: úti).

В статье практически впервые в историографии анализируются известия о народе ромеев, обозначаемых как «греки», в оригинальной («непереводной») древнерусской литературе XI–XII вв. Народ греков представлен у древнерусских авторов как носитель высокой культуры, владеющий исключительными духовными (прежде всего истинная православная вера и неповторимая по красоте обрядность) и материальными ценностями. Типичный грек описывается как обладатель уникальных знаний, умений и технологий (философии, риторики, виноделия, лечения, иконописи и др.). Греки выступают как учителя «нового христианского» народа русь. Одновременно греки отличаются тем, что зачастую используют свои навыки во зло: философию и риторику – для обмана и манипулирования, вино – для отравления и т. д. Это провоцирует у руси недоверие к ним и их технологиям. Амбивалентность древнерусского этнического стереотипа грека отражает двойственность взаимоотношений руси и ромеев, которые, с одной стороны, являлись единоверцами и часто оказывались союзниками, а с другой – не менее часто были военными противниками и конкурентами в разных областях.

В фокусе исследования – трансформация французского кинематографа под влиянием процессов, неизбежно изменяющих современную культурную среду. Сегодня визуальная культура переосмысляет установленные границы национальных культур и возникающие в этой связи закономерные проблемы современного западного общества. Процессы миграции, классовое расслоение и религиозный плюрализм все больше находят отражение в кинолентах, выдвигая на первый план явления не только политического, социального, но и культурного порядка. Наиболее ярко описываемые изменения проявляются в кинематографе мейнстрима, направленного на широкую аудиторию. Так, созданные французским кинорежиссерами фильмы в стиле “Culture Clash Comedy” призваны примирить зрителей разных религиозных традиций и/или исполнить воспитательную функцию, что приводит к постепенной смене визуальных привычек кинозрителей. Одним из медиаторов новых социальных норм поведения и культурных паттернов поведения выступает школа, а сами фильмы о школе переносят на киноэкраны идею формирования нации по «республиканской модели». Таким образом, школьная тема привлекает внимание режиссеров, а вслед за ними и исследователей кинематографа. В статье представлен последовательный анализ корреляции между процессами иммиграции, влиянием ислама и школьной французской системой на визуальный нарратив французского кинематографа.

На примере карельской деревни Пяльма, расположенной в Поонежье, в статье рассматривается конструирование образа традиционной севернорусской деревни бывшими и нынешними горожанами, которые, опираясь на собственные представления об аутентичности сельского, репрезентируют эту сельскую традицию для туристов-горожан, чьи знания о сельском преимущественно опосредованы массовой культурой и не подкреплены практическими умениями и навыками. Через сопоставление истории Пяльмы с другими примерами современной общественной работы с природно-культурным наследием на Северо-Западе России показывается, что типизация и музеефикация традиционной сельскости, характерная сегодня для многих регионов, в немалой степени обуславливается индивидуальными попытками сохранить деревни и обеспечить их развитие за счет привлечения туристов и деятельности в пространстве «экономики впечатлений». Отмечается, что для большинства «сезонных» жителей таких поселений, будь они местными или горожанами-дачниками, историчность места не имеет принципиального значения, в отличие от природных и инфраструктурных особенностей местоположения конкретной деревни. Делается вывод, что городские проекции сельскости в исторических поселениях, наблюдаемые в наши дни, постепенно все отчетливее подразделяются на общие и частные коммеморативно-туристические и личные хозяйственные практики, которые вместе образуют постпродуктивистскую «новую сельскость» исторических деревень Русского Севера.

В статье рассматриваются параллели между фотографией и таксидермией и проблемы рецепции моментальной фотографии как способа получения и коммуникации научных знаний профессиональным сообществом таксидермистов на рубеже XIX–XX вв. Дискуссии вокруг использования фотографических изображений в качестве визуальной опоры для изготовления чучел позволяют пролить свет на конфликт между различными подходами к визуализации природы в период господства научной парадигмы объективности, описанной в основополагающей работе Лоррейн Дастон и Питера Галисона. Как показывает статья, в равной степени приверженные идеалу объективности таксидермисты могли приветствовать расширение знаний о механике движений животных, достигаемое благодаря фотографии, или сбрасывать полученную таким образом информацию со счетов как несущественную. В статье описываются позиции каждой из сторон и анализируются факторы, способствовавшие их формированию. Споры о применимости фотографии в целом и моментальной фотографии в частности в качестве образца для изготовления чучел иллюстрируют подвижность границ и напряженные отношения между наукой и искусством, инновацией и каноном, визуальным и материальным, репрезентацией феноменов и коммуникацией их сути для широкой аудитории.

В статье рассказывается о становлении и функционировании одного из малоизвестных локальных центров промысла расхожих икон в Лукояновском уезде Нижегородской губернии. Здесь в начале 1870-х гг. крестьяне с. Николай-Дар и Тольский Майдан начали производить и продавать фолежные иконы. Толчком к основанию нового промысла стала паломническая поездка крестьян в Воронеж, откуда в Нижегородскую губернию были перенесены новые для тех лет технологии производства икон с помощью копчеными печатей. Такими печатями производили серийные оттиски сажей по фольге. Кейс «лукояновских фолежек» представляет несомненный интерес, поскольку может показать, как были связаны между собой христианизируемые колонии, крупные центры-монополисты производства, торговли иконами и местные промыслы. Основные источники по истории «лукояновских фолежек» – это две небольшие статьи из двух номеров «Нижегородского сборника» Гациского последней четверти XIX в. Два автора, независимо друг от друга, но в одном краеведческом издании и с интервалом в 13 лет опубликовали описания местного иконного промысла. Авторы статьи сопоставляют эти два описания и выясняют особенности конструирования исследовательских нарративов. Таким образом, в статье, анализируется не только иконный промысел, но и его описания, сделанные в XIX в.

Статья описывает развитие проекта по исследованию советских икон и фольговых икон-киоток XIX в., который проводится в Центре визуальных исследований Средневековья и Нового времени РГГУ. Обращаясь к генезису советской иконы, автор говорит о промысле фольговых икон-киоток второй половины XIX – XX вв. Рассмотрены причины популярности моленных образов такого типа (в XX в. они стали «материнской моделью» для советских икон – мастера копировали с помощью новых материалов и инструментов фольговые иконы XIX в.). Речь идет также о нескольких центрах дореволюционного промысла икон-киоток. Выделяются характерные черты традиций, существовавших в Тверской и Вологодской губерниях. На визуальном материале автор демонстрирует, как работала стратегия «переноса» храмового искусства в фольговую икону. Во-первых, мастера XIX в. копировали в иконах-киотках те элементы декора – узоры, картуши и т. п., – которые видели на храмовых образах. Во-вторых, в некоторых регионах мастера стремились имитировать сам храмовый интерьер. Из фольги (а также бумаги, воска, бисера) создавали колонны, занавеси, напольные подсвечники со свечами и т. д. В результате домашняя фольговая икона не только напоминала храмовую по своей морфологии, но и превращалась в миниатюрное подобие церкви, перенесенной в домашнее пространство.

В статье речь идет о перестройке образовательной системы закрытых женских институтов Российской империи, происходившей в начале 1860-х гг. В первой части статьи рассматривается предыстория реформы, дается характеристика учебной части институтов, начиная со Смольного института, основанного в 1764 г., вплоть до 1850-х гг., как динамично развивавшейся структуры. Во второй части рассматривается деятельность К. Д. Ушинского на посту инспектора классов Смольного института. Ушинским был разработан новый проект учебной программы, обоснованы подходы к распределению учебных предметов по классам в зависимости от возраста учащихся, причем в качестве главного предмета обучения определен родной язык. Согласно проекту, увеличивалось число уроков за счет сокращения их длительности, устанавливался семилетний срок обучения с годовым учебным курсом. Проект Ушинского, одобренный в 1860 г., послужил нормативным образцом для других женских институтов. Кроме того, предметом анализа стал конфликт внутри самого института, явившийся следствием решительных действий Ушинского, с одной стороны, и стремлением начальницы института и ее сторонников сохранить в неприкосновенности институтские традиции – с другой. В заключении сделан вывод о значимости проведенных Ушинским преобразований, о степени готовности Ведомства учреждений императрицы Марии к трансформации.

В статье впервые рассматривается проблема европейских параллелей иконографической схемы, использованной для изображения семейного древа царя Алексея Михайловича на гравюре из книги архиепископа Лазаря Барановича «Меч духовный» 1666 г. Визуальная генеалогия, сформировавшаяся в культуре европейского Запада в XI–XIII вв., получила распространение в России только при втором государе династии Романовых. До начала XVIII в. она носила спиритуальный характер и была ориентирована на репрезентацию богоизбранности правящего рода. Исследуемое изображение царского древа включает только царя Алексея Михайловича с супругой и их детей. Корнем древа является киевский князь Владимир – креститель Руси. Точно установить образец этой иконографии практически невозможно, так как собрание гравюр Киево-Печерской типографии, где была издана книга и сделаны ее иллюстрации, полностью не сохранилось. Изучение материала западноевропейского искусства раннего Нового времени позволило выявить иконографически похожие изображения. Все они восходят к одному из вариантов «Древа Иессеева», произрастающего из тела легендарного предка. Наиболее близкой аналогией исследуемому царскому древу является гравюра белорусского мастера Александра Тарасевича «Род Полубинских» 1675 г. Ее анализ позволяет предположить, что заказчикам и граверам в восточноевропейских землях в XVII в. были доступны какие-то западноевропейские книжные и станковые гравюры, служившие для них общими иконографическими моделями.